Любовь (Иоганнес Брамс)
Март 11th 2010 -
Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.
Первое послание святого апостола Павла к Коринфянам
Любовь
Любимой игрушкой Брамса были оловянные солдатики, и когда ему говорили: «Маэстро! Вы совершенно не жалеете свое время!» он отвечал: «Господа, вы ничего не понимаете ни в творчестве, ни в оловянных солдатиках. Стоит мне выстроить мою верную армию и скомандовать ей «Вперед!», как ко мне немедленно приходит вдохновение, и в то время как мои воины бегут на штурм, я бегу к роялю». Это был большой ребенок; но с довольно трудным детством: «Я вынужден был зарабатывать на жизнь, играя всякую ерунду в матросских кабачках Гамбурга. И ужасно томился, пока не догадался поставить на пюпитр вместо нот книгу! Правда, порой, зачитавшись, я и не замечал, как вместо танцев принимался играть сонату Бетховена. Но, честно говоря, пьяным матросам было все равно, они плясали и под Бетховена. Так что мы проводили вечера во взаимном удовольствии».
Как-то с концертами у них оказался Шуман, от которого тогда многое зависело в немецком музыкальном мире; юноша послал ему свои сочинения на просмотр, но получил их обратно нераспечатанными. Прошло целых пять лет, прежде чем Иоганнес под натиском дружеских уговоров сумел забыть эту горькую обиду. 30 сентября 1853 года, заручившись рекомендательным письмом, он решается-таки нанести визит великому композитору и встречает в его доме женщину, которая выглядела, «как мажорные тона в финале «Фиделио»...
Из дневника Клары Шуман: По-настоящему трогательно видеть этого человека за фортепиано, наблюдать за его привлекательным юным лицом, которое озаряется во время игры, видеть его прекрасную руку, с большой легкостью справляющуюся с самыми трудными пассажами, и при этом слышать эти необыкновенные сочинения. Это – истинный посланец Божий!
Запись Роберта короче: «В гостях был Брамс – гений». Зато через месяц он опубликовал целую статью, которая называлась «Новые пути» и действительно открывала путь «художнику, творившему во мраке и безмолвии»: «Я думал, что должен будет однажды появиться тот, кто окажется призванным в идеальной форме передать высшее выражение эпохи. И он появился. Его зовут Иоганнес Брамс. Вот человек призвания. Его сотоварищи приветствуют его первые шаги в мире, где его ожидают, быть может, страдания, а может быть, и лавры, и пальмы».
Уважаемый господин Брамс, Ваш сын, Иоганнес, стал нам очень дорог, его музыкальный гений принес нам часы, полные радости. Чтобы облегчить ему первые шаги в мире, я высказал публично свое мнение о нем. Посылаю Вам эти листки и думаю, что они доставят маленькую радость отцовскому сердцу. Вы можете с надеждой смотреть на будущее этого любимца муз и быть уверены в моем сердечнейшем участии в его счастье!
Роберт Шуман
Шуманы просто не могли нарадоваться на своего нового «малыша» и друга, который и сам думал и мечтал – «лишь о том прекрасном времени, когда я смогу жить у вас обоих, как будто в чудеснейшей стране». Заинтригованная Робертом, Брамса начинает принимать изысканная публика, его слушают в аристократических домах, и уже на Рождество в Лейпциге издают его первые сочинения. Гонорар он отправляет родителям, сонату посвящает Кларе. Для самого мэтра он не может найти у себя ничего стоящего. Притчи, достойные большого философа появятся у него поздней.
Участь сынов человеческих и участь животных – участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что все – суета! Все идет в одно место: все произошло из праха и все возвратится в прах. Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю? Итак, увидел я, что нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими: потому что это – доля его; ибо кто приведет его посмотреть на то, что будет после него?
Книга Экклезиаста, или Проповедника
27 февраля 1854 года, не выдержав мучений сильного психического расстройства, Шуман бросился с моста в Рейн. Его спасли, но поместили в лечебницу для душевнобольных. Клара осталась с шестью детьми, ожидая в ближайшие месяцы седьмого. Иоганнес тотчас примчался в Дюссельдорф и взял на себя все домашние хлопоты вплоть до приобретения почтовых марок. Он разговаривал с врачами и пробирался в больничный сад, когда к Роберту ещё не пускали. «Ваш дорогой муж совсем не изменился, — пишет Брамс, — только стал крепче. Взгляд его приветлив и светел. Улыбка и речь со стороны – совершенно такие же, как прежде. Господин Шуман осмотрел цветы и пошел вглубь, в прекрасную даль, он исчез с моих глаз, освещенный чудным светом заходящего солнца. Не могу описать, что я чувствовал в эти часы, меня пробирала дрожь, и лишь ценой огромного усилия я сдержался, чтобы не окликнуть его, не броситься к нему. Не хотел бы я, чтобы Вы оказались на моем месте».
Первое свидание разрешили следующей зимой. «Я отдал ему Ваш портрет. О, видели бы Вы, как глубоко он был растроган, почти до слез, и как он все ближе и ближе подносил портрет к глазам и, наконец, сказал: «О, как давно мне хотелось иметь его». Когда он отложил его, руки у него очень дрожали. Он потом то и дело взглядывал на него и часто вставал, чтобы снова рассмотреть поближе».
И обратился я и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их – сила, а утешителя у них нет. И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе; а блаженнее их обоих тот, кто еще не существовал, кто не видал злых дел, какие делаются под солнцем.
Книга Экклезиаста
«Я частенько сижу над листом писчей бумаги, — говорит Иоганнес Кларе, — и мне очень хочется написать вам что-то утешительное и очень хорошее, но мне это ещё никогда не удавалось, ибо с буквами я не умею обходиться, как с нотами». Совершенно забыв себя, Брамс старается сделать все, чтобы помочь почитаемой и дорогой ему женщине пережить страшное испытание. Он выводит её на свежий воздух, как это всегда делал муж, он сочиняет ей вариации на «его» любимую тему, он окружает ее и новорожденного сына Роберта почти отцовской заботой и нежностью, ну и, в конце концов, влюбляется.
Из письма Брамса Кларе: Мне всегда хочется говорить Вам только о любви, каждое слово, которое я Вам пишу и которое не говорит о любви, заставляет меня раскаиваться. Вы научили меня и продолжаете ежедневно учить, восхищаться и узнавать что такое любовь, привязанность и преданность. Мне всегда хочется писать вам, как можно более трогательно о том, как искренне вас люблю, я могу только просить Вас поверить мне на слово.
Частый удел романтиков – влюбляться, в кого нельзя... Это была ступенька той самой великой жертвенной любви, которая «милосердствует, не завидует, не превозносится, не ищет своего, не мыслит зла, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит». «Поверьте вашей матери, — говорила Клара детям, — и не слушайте мелочных и завистливых душонок, которым не по нраву моя любовь, моя дружба с ним, и поэтому пытающихся атаковать его или наши хорошие отношения. Они ничего не могут или не хотят понять». И сами дети напишут о Брамсе: «Он – один из нас».
Но удержаться на такой духовной высоте рядом с мудрой и прекрасной «царицей», артисткой с мировым именем и музой Шумана – не так уж легко. В смятении чувств Иоганнес бежит к морю и кладет на музыку старинную, полную мятежных волн шотландскую балладу «Эдвард».
— Чьей кровию меч ты свой так обагрил? Зачем ты глядишь так сурово?
— То сокола я, рассердяся, убил, И негде добыть мне другого!
— У сокола кровь так красна не бежит, Твой меч окровавлен краснее!
— Мой конь красно-бурый был мною убит, Тоскую по добром коне я!
— Конь стар у тебя, эта кровь не его, Не то в твоем сумрачном взоре!
— Отца я сейчас заколол моего, И лютое жжет меня горе!
— А грех чем тяжелый искупишь ты свой? Чем снимешь ты с совести ношу?
— Я сяду в ладью непогодой морской, И ветру все парусы брошу!
— Что ж будет с твоими с детьми и с женой в их горькой, беспомощной доле?
— Пусть по миру ходят за хлебом с сумой, Я с ними не свижуся боле!
— А матери что ты оставишь своей, Тебя что у груди качала?
— Проклятье тебе до скончания дней, Тебе, что мне грех нашептала!
В прощальной весточке Шуман пишет Кларе об их «почтовом голубе», о самом близком человеке его последних дней, о Брамсе: «Я не знал дня рождения нашего любимца, поэтому мне надо надеть крылья, чтобы это письмо вместе с партитурой прибыло к завтрашнему дню...»
Иоганнес был последним из друзей, кто видел Роберта. 23 июля 1856 года из лечебницы телеграфировали Кларе, что если она хочет застать мужа живым, то должна приехать. «У него был удар, — пишет Брамс, — и врачи думали, смерть последует сразу. Я пошел к нему и увидел: у него судороги и он сильно возбужден, а потому и я, и врачи отсоветовали госпоже Шуман идти к нему и настояли на ее отъезде. Но госпожа Клара так страдала, что я вынужден был предложить ей снова поехать туда и увидеться с ним. Денно и нощно мы благодарим Бога, что это произошло...
Мне, верно, никогда уже не испытать ничего столь же волнующего, как встреча Роберта и Клары. Сначала он долго лежал с закрытыми глазами, и она встала перед ним на колени, и казалась спокойнее, нежели можно было ожидать. А потом он ее узнал и на следующий день тоже. Один раз он даже явно хотел обнять ее, охватил ее рукой. Говорить он уже давно не в состоянии, можно разобрать лишь отдельные слова. Но она и этому была счастлива... Он отошел очень тихо, так что едва ли кто-то заметил».
Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие. Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою. Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?
Апостол Павел
Знаменитый «Немецкий реквием» Брамс напишет к десятой годовщине Шумана. И сам выберет из Библии слова, над которыми не властна смерть. Его прощание с любимыми начинается с Нагорной проповеди: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся». Продолжается письмом апостола Петра: «Всякая плоть – как трава, и всякая слава человеческая – как цвет на траве: засохла трава, и цвет ее опал; но слово Господне пребывает вовек». И заканчивается Откровением.
И услышал я голос с неба, говорящий мне: напиши: отныне блаженны мертвые, умирающие в Господе; ей, говорит Дух, они успокоятся от трудов своих, и дела их идут вслед за ними.
Апокалипсис
«Реквием» приносит Иоганнесу уже немеркнущую славу. В 35 лет. «Мне досадно, пишет он Кларе, что ты испытываешь затруднения, в то время как я купаюсь в деньгах! Если ты любишь меня, как я того желаю, позволь мне принять участие в обеспечении твоих внуков, выделив 10.000 марок». И не дождавшись ответа, послал пятнадцать. После смерти Роберта Брамс должен был провести в его доме ещё год, а когда Кларе стало немного легче, уехал, «полюбив другую»: «Я мыслю только музыкой, и если так пойдёт дальше, превращусь в аккорд и исчезну в Небесах». Клара осталась единственным источником его вдохновения до конца дней. И до конца дней он сохранил способность умиляться, читая драгоценные письма и обижаться из-за всяких недоразумений, как ребёнок.
Из письма Брамса Кларе: После сорокалетнего верного служения тяжело оказаться ни кем иным, как «еще одним печальным опытом». Что ж, и это придется перенести, я привык к одиночеству и должен привыкнуть к мысли об этой огромной пустоте. Тебе же я сегодня смею повторить, что ты и твой муж – лучший опыт моей жизни, вы составляете ее величайшее богатство и содержание. Чувствую, что из-за своего характера, я заслужил глубокую боль, которую причинило мне твое отчуждение, но почтительная память о тебе и о нем всегда будет согревать и ярко светить твоему преданному И. Б.
26 марта 1896 года Клару разбил паралич. «Умоляю вас, — пишет Брамс Марии Шуман, — когда вам покажется, что можно ожидать самого худшего, дайте мне знать хотя бы одним словечком, чтобы я мог приехать и увидеть ещё открытыми дорогие глаза, вместе с которыми для меня столь многое закроется!»
Для удара в 76, она совсем неплохо держалась и месяц спустя даже смогла подарить Иоганнесу на день рождения несколько строк. «Последнее – самое лучшее, — пишет он в ответ, — никогда ещё это изречение не звучало для меня так приятно, как сегодня, когда пришло самое дорогое для меня поздравление к седьмому!»
Через три дня с Кларой случился новый удар, и 21-го ее не стало. Брамс в ужасном волнении, перепутав поезда, едва успел на похороны. Чтобы исполнить свою лебединую песнь – «Четыре строгих напева». Вскоре Брамс заболел раком и до следующего дня рождения не дожил. Так что этот вокальный цикл на стихи из Библии о любви и смерти – во всех отношениях прощание. «Я написал их в первую неделю мая, — говорит он детям, — Глубоко внутри в человеке часто говорит и бродит что-то такое почти неосознанное, что порой может, пожалуй, вылиться только в поэзии или в музыке. Всякий раз, когда вы будете играть эти напевы, рассматривайте их как приношение памяти вашей любимой мамы».
Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится. Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.
Апостол Павел