Сегодня 22 Апреля (9 Апреля по ст. ст.)

Апрель 22nd 2010 -

В этот день:
Русская Православная Церковь отмечает память святых:

  • Страдание святого мученика Евпсихия (362).
  • Мч. Гавриила (1942).
  • Страдание святого преподобномученика Вадима архимандрита и 7 учеников его (376).
  • Мученики епископ Дисан, пресвитер Мариав, Авдиес и прочие 270 (362-364)

События Русской истории:

  • Три четверти века православной России навязано было отмечать рождение «вождя мирового пролетариата» антихриста Ленина, который принес русским людям лишь неисчислимые страдания и горе
  • Сегодня день памяти выдающихся русских государственных деятелей — адмирала А.С.Шишкова и генерал-аншефа А.И.Бибикова

Храни вас Господь, Матерь Божия и все святые, их же память мы сегодня отмечаем!


Святитель Феофан Затворник. Мысли на каждый день года

(Дея. 8, 26-39; Ин. 6, 40-44).

Св. Филипп спрашивает каженика : «разумеешь ли, что читаешь?» Тот ответил: «как могу разуметь, если кто не наставит меня?» Как часто испытывают то же читающие слово Божие и отеческие писания! Читаемое не вмещается в голове; ум не может внять тому и обнять то, словно речь идет о чем то чуждом ему, о предметах из неведомой области. Вот тут и нужен толкователь знакомый с тем, о чем слово. У св. Филиппа был тот же дух, который давал и пророчества, и ему нетрудно было растолковать, что затрудняло каженика. Так и для нас теперь: надо найти человека, который стоял бы на той степени жизни и ведения, какой касается затрудняющее нас писание, и он растолкует то без затруднения, потому что кругозоры духовные у каждой степени свои. Стоящий на низшей степени не все видит, что видит стоящий на высшей, и только может гадать о том. Случись, что невместимое для нас писание касается предметов высшей степени, а встреченный нами толковник стоит на низшей; то он нам не разъяснит того как следует, а будет все применять к своему кругозору, и дело останется для нас по прежнему темным. Дивиться надобно, как берутся толковать о предметах Писания люди, совсем чуждые той области, к которой принадлежат те предметы. И выходит у них все не как следует; выситься же своими толкованиями они не забывают.

Проповеди на каждый день

Священное Писание  говорит, что Бог есть Дух. И хотя Он пребывает везде, но грешный человек не может Его видеть. А человек, это плоть, которую можно и видеть, и слышать, и осязать. Бог во Христе нераздельно соединился с человеком. Люди видели человека, но, видя Его дела, должны были понять, что это Бог.

И все же для многих трудно было от Христа Человека подняться ко Христу Богу; от видимой плоти к невидимому Духу. Для многих человечность Христа была соблазном. Когда Он говорил: «Я есмь… сшедший с небес», люди роптали: «Не Иисус ли это, сын Иосифов, Которого отца и Мать мы знаем? Как же говорит Он: Я сшел с неба?»

Так мы всегда: если не видим, требуем: «покажи, тогда поверю». А увидим — махнем рукой, или придумаем какое-нибудь «научное объяснение».

Вот и Церковь, которую Господь основал на земле, тоже двуедина. В ней есть и плоть: это те, кто считает себя ее членами. Есть в ней и Дух Божий. И если уж сквозь пречистую, безгрешную плоть Иисусову люди далеко не всегда могли подняться к Духу, то как же трудно бывает через нашу грешную плоть приходить ко Христу! Про нас говорят: «они такие же порочные и слабые; как же они говорят, что с ними Бог?» Но все же люди приходят к Богу, все же присоединяются к Церкви, и это в наше время выглядит как величайшее чудо.

Но и всегда приход человека в Церковь — чудо. Из книги Деяний Апостолов мы узнаем об одном из таких чудес.

Некий вельможа ехал по дороге. Душа его была расположена к исканию Бога, и он по пути читал книгу пророка Исаии. Но сам он никогда бы не уразумел смысла пророчества. В это время Ангел Господень сказал Апостолу Филиппу: «Встань и иди на полдень, на дорогу, идущую из Иерусалима в Газу». Апостол встал, пошел и пристал к колеснице. А тот как раз читал о страданиях грядущего Спасителя. Филипп спросил: «Разумеешь ли, что читаешь?» — и объяснил, о Ком говорит пророк, и что нужно для спасения. Тут подъехали к воде, вельможа принял крещение, Дух Святой сошел на него, и он продолжал путь свой, радуясь. А Филиппа Ангел Господень восхитил к новым трудам.

Вот обычное, рядовое событие, вот будни Церкви. Просто оно показано как бы в разрезе, где вскрыто невидимое. И так всегда и во всем участвуют и Ангелы, и другие посланцы Божии; и над всеми — Сам Бог. Он следит за каждым движением сердца, и вовремя посылает и книгу, и истолкователя, и приводит в храм. Поэтому и говорит Господь: «Никто не может придти ко Мне, если не привлечет его Отец, пославший Меня».

И надо научиться всегда и во всем чувствовать над собой Его руку, и в каждом подошедшем человеке видеть вольного или невольного Божьего посланника.

Страдание святого мученика Евпсихия

Святой мученик Евпсихий был сын знатных родителей, родился и получил воспитание в Кесарии каппадокийской и годы юности своей проводил непорочно в целомудрии христианском, «мудрость есть седина для людей, и беспорочная жизнь — возраст старости» (Прем.Сол.4:9).

В царствование богопротивного Юлиана Отступника, он вступил в законный брак и, когда еще не кончилось брачное торжество, показал великую ревность и любовь по Христе Иисусе.

В городе Кесарии было капище нечистого идола, которого называли Тихи, что значит Фортуна или счастье. Это капище было весьма почитаемо, и в нем царь Юлиан, когда бывал в Кесарии, ежедневно приносил свои нечестивые жертвы. Случилось так, что торжество по случаю брака Евпсихиева совпало с нечестивым идольским праздником. Увидев эллинов, идущих в капище для принесения жертв, святой Евпсихий воспламенился ревностью по Господе: взяв с собою множество христиан, он пошел и сокрушил идолов и храм идольский разорил до основания. Эллины тотчас донесли об этом царю Юлиану, а святой Евпсихий, имея в виду предстоящие ему за это страдание, роздал свое имущество нищим и приготовлялся к мученическому подвигу, пребывая в посте и молитвах. Царь же Юлиан, услышав о разорении храма богов своих, исполнился великой ярости, гневаясь не только на Евпсихия, но и на весь город. Он тотчас повелел захватить всех почетных граждан, и одних из них предал смертной казни, а других отправил в заточение и лишил имущества; отнял он также имущество и у всех церквей кесарийских, а духовных лиц велел записывать в военную службу и насильно отводить в полки. У города было отнято почетное имя «Кесария», которое он получил в царствование Клавдия, и велено было называться прежним его именем «Маза»; он был исключен из числа городов и низведен в разряд селений, а на жителей его, верных христиан, была наложена великая дань с строжайшим приказанием непременно восстановить разоренное капище. Юлиан с клятвою угрожал, что он не перестанет держать город под опалою и не оставит в живых галилеян (так он называл христиан), если они не выстроят заново разоренного храма богов эллинских, — и эта угроза была бы приведена в исполнение, если бы богоненавистного царя не постигла скорая погибель.

Святого же Евпеихия, как главного виновника разрушения храма, Юлиан велел предать мучениям и принудить его к принесению жертв идолам. И вот святого мученика стали держать в узах, часто выводить на истязание и принуждать к идолослужению: ему давали обещание простить то, что он дерзнул разорить храм, если только он поклонится идолам. Но Христов воин не уступал, и мужественно стоял в исповедании имени Христова. Его повесили на виселице и железными гребнями строгали до внутренностей, но он был укрепляем Ангелом, явившимся ему среди мучений. Наконец, после долгих и тяжких истязаний, он был усечен мечем во главу, и из раны вместо крови чудесно истекло молоко с водою. Верные взяли святое тело его и похоронили с честью.

В это время Юлиан, отправляясь в поход на персов, проходил чрез Каппадокию и приближался к Кесарии; городу угрожала великая опасность, так как беззаконный мучитель уже явно высказывал намерение разорить город до основания. Тогда святой Василий Великий, воздавая Юлиану честь, как царю, вышел ему на встречу и поднес на благословение три ячменных хлеба, какими сам питался.

Царь велел своим оруженосцам взять эти хлебы, а святому Василию дать горсть сена со словами:

— Ты дал нам ячмень, скотскую пищу, получи же от нас сено.

Святой Василий Великий отвечал:

— Мы, царь, принесли тебе то, чем сами питаемся, ты же дал нам пищу скотскую; ты насмехаешься над нами, ибо не можешь властью своею претворить сено в хлеб — естественную пищу человеческую.

Юлиан же гневно сказал ему:

— Знай, что этим сеном я буду кормить тебя, когда возвращусь сюда из Персии. Я разорю город сей до основания и место его вспашу плугом и обращу в поле. Ибо мне небезизвестно, что по твоему совету народ дерзнул разорить изображение и храм Фортуны.

Сказав это, царь пошел в путь свой и вскоре погиб: он был убит святым великомучеником Меркурием, как о том говорится в житии святого Василия Великого. По смерти Юлиана, народ Кесарийский создал прекрасную церковь над гробом святого мученика Евпсихия, и святые его мощи источили струи исцелений во славу Христа Бога нашего, со Отцом и Духом славимого во веки. Аминь.

Страдание святого преподобномученика Вадима архимандрита

Во время убиения святых сорока мучеников персидских, по приказанию царя Сапора1, взят был и заключен в темницу святой архимандрит Вадим с семью своими учениками. Сей святой происходил из города Вифлапата (в Персии), из очень богатого рода, но когда он решил быть иноком, то всё свое богатство роздал нищим и, построив за городом монастырь, жил в нем добродетельно, стараясь во всем угодить Богу и исполнить святую волю Его. Ибо он был муж, исполненный благодати и истины и избранный сосуд Божий. Сей преподобный отец, водимый божественною и совершенною мудростью, восшел на пустынную гору и, обитая на ней, получил благословение от Бога Спасителя своего и видел лицо Бога Иаковлева2. Он был для Персии в те времена как бы закваскою, — тою закваскою мученичества и твердого исповедание Христа, которая утверждала немощных в вере. Он поистине был камень веры, подобный древним христианам, — изрядный священник Божий, наставивший многих на путь спасение, мужественно и непоколебимо решившийся на мученичество за Христа и показавший великую ревность по Боге. Он был чист от всякой скверны и никакому злому делу не было в нем места: корыстолюбие далеко было от него, вожделение угасли и не могли вредить ему. Он был чужд всякой страсти к приобретению и не способен соблазниться золотом. Гордость пред ним смирилась, высокомерие было попрано им, как прах, нищета же и кротость возлюбили его. Правда приникла к нему и истина воссияла в нем; любовь объяла волю его, и мир облобызал его и возрадовался о нем (Ср. Пс.84:11-12). Согласие и единомыслие обитало в сердце его, и всяких плодов праведных был исполнен муж сей, и от плодов его духовных все насыщались в сладость.

Четыре месяца пробыл он в темнице в узах, вместе с учениками своими, и каждый день был подвергаем жестоким побоям, но переносил их терпеливо, укрепляемый надеждою и искреннею верою в Бога.

В то время был некто Нирсан, начальник города Арии в области Видгерми. Этот Нирсан был христианин, и когда царь принуждал его поклониться солнцу, то он не хотел отречься от святой Христовой веры и был заключен в узы. Но потом он ослабел духом, устрашился предстоявших ему мучений, и не пребыл до конца в исповедании Христовом, но возлюбив маловременную жизнь сию и суетную почесть от царя, лишился жизни божественной и славы вечной. Однако, как покажет дальнейшее повествование, ему не пришлось воспользоваться удовольствиями мира сего: избегая мученичества, он впал в муки и ища земной славы, получил бесчестие за то, что временного и тленного царя предпочел небесному и вечному, дав обещание исполнять всё, что повелит царь Сапор. Царь услышав о таком решении его, весьма обрадовался и, вспомнив о святом Вадиме, тотчас приказал освободить его от оков и привести к нему из темницы, сказав предстоявшим ему вельможам:

— Если Нирсан собственными руками убьет Вадима, то будет освобожден от уз и получит всё имущество Вадимово.

Эти слова царя были тотчас переданы Нирсану, и он согласился в точности исполнить царскую волю. Святой Вадим приведен был к Нирсану, и окаянный Нирсан, взяв обнаженный меч, приготовился убить мученика Христова, но, объятый страхом, он стал недвижим, как камень.

Тогда Христов раб, посмотрев на него, сказал:

— До того ли простерлась злоба твоя, Нирсан, что ты не только отрекся от Бога своего, но начинаешь убивать и рабов Его? Горе тебе, несчастный! что будешь ты делать, когда предстанешь на Страшный Суд дать ответ вечному Богу? Я готов умереть за Христа моего, но мне не хотелось бы принять смерть от твоих рук.

Нирсан не устыдился сих слов, но не был в состоянии исполнить и царское приказание, и продолжал стоять в страхе. Наконец, утвердив лицо свое как камень и ожесточив сердце как железо, ударил мечем в выю мученика. Но так как руки убийцы дрожали, то он не мог убить святого сразу; только после многих ударов он едва отсек главу святому.

В таком страдании предал преподобный Вадим святую душу свою Богу, и все неверные, присутствовавшие при его кончине, удивлялись терпению мученика, ибо он, принимая многократные удары мечем, стоял неподвижно, как столп каменный. Над убийцей же все смеялись, как над трусом, и относились к нему с презрением.

Спустя немного времени Нирсан получил достойное возмездие за дела свои: от многих и различных душевных страданий он в отчаянии покончил жизнь свою самоубийством!

Святой Вадим принял мученическую кончину о Христе Иисусе в восьмой день апреля. Тело его, брошенное за городом, тайно взяли благоговейные мужи и погребли с честью.

А семь учеников его остались в темнице и пробыли там четыре года, до смерти царя Сапора.

Когда они были отпущены с миром, им позволено было исповедывать христианскую веру, благодатью Господа нашего Иисуса Христа, которому да будет слава во веки. Аминь.

В тот же день память святых мучеников: Дисава епископа, Мариава пресвитера, Авдиеса и прочих 270-ти, пострадавших от персидского царя Сапора, в 362-364 гг.

________________________________________________________________________

1 Разумеется персидский царь Сапор II, прозванный Великим. Царствовал с 310 по 381 год.

2 Выражение Псалма 23. ст. 3-5.

Мученики епископ Дисан, пресвитерМариав, Авдиес и прочие 270 (362-364)

Святые мученики епископ Дисан, пресвитер Мариав, Авдиес и прочие 270 приняли мученическую смерть (+ около 362 — 364) от персидского царя Сапора II. В плену они отказались отречься от христианской веры. В их числе была и мученица Ия, которая воспоминается 11 сентября.

Адмирал А.С.Шишков

(9 (20) марта 1754. Москва — 9 (21) апреля 1841, Санкт-Петербург) — русский писатель, военный и государственный деятель. Государственный секретарь и министр народного просвещения. Один из ведущих российских идеологов времён Отечественной войны 1812 года, известный консерватор, инициатор издания охранительного цензурного устава 1826 года. Президент Российской академии, филолог и литературовед. Адмирал.

О годах его детства и о его первоначальном воспитании мы не имеем никаких сведений, но весьма вероятно предположение биографов, что именно к этому периоду жизни Ш. нужно отнести первые зародыши тех патриотических и религиозных чувств, которые так ярко проявляются в позднейшей государственной и литературной деятельности Ш. «Скорее всего, — говорит Стоюнин, — он воспитывался при тех же условиях, при которых воспитывались и некоторые из его сверстников, почтенных деятелей в общей русской жизни второй половины XVIII в., как, например, Фонвизин, Державин и др. В них развивались религиозное чувство и мысль под влиянием чтения церковных книг, священной истории и Четьи Минеи, а с этим вместе и ухо роднилось с церковным языком; развивалась и любовь к природе под влиянием близких отношений к ней, развивалась любовь к человеку под впечатлениями любящей родной семьи, развивалась любовь к родине под впечатлением рассказов о славных и громких прошедших временах Петра, под впечатлением народных песен, а, может быть, и звучных од Ломоносова и других стихотворцев». С этой домашней подготовкой Ш. поступил в морской кадетский корпус, где был директором его свойственник И. Л. Кутузов. В 1771 г. Ш. вышел в гардемарины и был вместе с товарищами отправлен в Архангельск, а в следующем году произведен в мичманы. В 1776 г. Ш. был назначен на фрегат «Северный Орел», который должен был из Кронштадта провести кругом через Средиземное море и Дарданеллы три других корабля (под видом купеческих) в Черное море. Путешествие продолжалось целых 3 года, познакомило Ш. с современным положением Италии, Греции и Турции. Характерно, что одно из этих путевых впечатлений было первым импульсом враждебного отношения к французам, которое впоследствии окрасило почти всю литературную деятельность Ш. «Мы видели, — рассказывает он, — несколько новейших греческих часовен с написанными на стенах их изображениями святых и не могли надивиться буйству и злочестию безбожных французов, которые, заходя иногда в сей порт, не оставили ни одной часовни без того, чтобы не обезобразить лиц святых и не начертать везде насмешливых и ругательных надписей. Удивительно, до какой злобы и неистовства доводит развращение нравов! Пусть бы сами они утопали в безверии; но зачем же вероисповедание других, подобных им христиан, ненавидеть? Для чего турки не обезобразили сих часовен? Для чего не иной язык читается в сих гнусных надписях, как только французский?» По возвращении из заграничного плавания Ш. был произведен в лейтенанты и назначен в морской кадетский корпус для преподавания гардемаринам морской тактики. К этому времени относится начало литературных занятий Ш.: отчасти эти занятия связаны с педагогической службой Ш. (перевод французской книги «Морское искусство» и составление трехъязычного морского словаря), отчасти же их можно считать результатом самостоятельного интереса Ш. к литературе. К последней категории относятся перевод французской мелодрамы «Благодеяния приобретают сердца», немецкой «Детской библиотеки» Кампе. Последняя книжка, состоявшая из нравоучительных рассказов для детей, в стихах и в прозе, имела большой успех, по ней долго обучали детей грамоте. «Книжка моя, — говорил Ш., — простым своим слогом увеселяла детей и наставляла их в благонравии; они многие из нее стихи наизусть читали, и родители их принимали оную благосклонно, так что в течение шестнадцати или семнадцати лет была она троекратно издана». К начальному периоду литературной деятельности Ш. относится небольшая пьеса «Невольничество», написанная в 1780 г. для прославления императрицы Екатерины, пожертвовавшей значительную сумму денег для выкупа в Алжире христианских невольников. Литературные и педагогические труды Ш. были прерваны в 1790 г. войной со Швецией: в чине капитана второго ранга Ш. командовал фрегатом «Николай», который входил в состав эскадры Чичагова. После этой короткой и неудачной войны Ш. поселяется в Петербурге и отдается научным занятиям по морскому делу. В 1793 г. был издан его перевод «Морской тактики» и, поднеся эту книгу великому князю Павлу Петровичу, как генерал-адмиралу, Ш. приобрел его расположение, которое еще более возросло, когда Ш. согласился принять должность правителя канцелярии по морской части при князе Зубове только после разрешения великого князя. По вступлении на престол император Павел немедленно произвел Ш. в капитаны 1 ранга, пожаловал ему 250 душ в Кашинском уезде, затем произвел его в эскадр-майоры и в генерал-адъютанты, но после всех этих милостей Ш. в 1798 г. постигла опала: он был удален от двора, причем, однако, был произведен в вице-адмиралы, пожалован орденом Анны I степени и назначен членом адмиралтейской коллегии. В 1801 г. Ш. приветствовал нового императора радостной одой, но скоро оказалось, что люди его воззрений уже устарели, не подходили к требованиям Александра. После учреждения министерств и назначения морским министром Чичагова, Ш. явно выражает свое несочувствие некоторым новым распоряжениям, за что опять подвергается опале.

Устранившись таким образом от активного участия в государственной жизни и став в ряды недовольных, Ш. отдается литературным занятиям, в которых его староверство отчасти может быть объясняемо и личными причинами. Выбранный еще в 1796 г. в члены Российской академии, Ш. углубился в изучение церковно-славянского языка, причем руководился господствовавшим в то время этимологическим направлением. Под влиянием подобных занятий он очень скоро стал смотреть на себя как на авторитетнейшего представителя филологии, но когда, при удалении от государственных дел, усилились его занятия лингвистические, они обратились для него в орудие своеобразной националистической публицистики. Он был недоволен всякими нововведениями, а их было много. «Он злобился, — говорит Стоюнин, — против молодых администраторов, которые получили не русское воспитание; злобился против Карамзина, который не совсем благосклонно отнесся к слогу прежних русских писателей, назвав его славяно-русским, и который только за слогом новейшим признал некоторую приятность; злобился на него и за новые идеи, которые им вносились в литературу, и за то, что некоторые новые распоряжения администрации оправдывались им в новом его журнале». Заботясь, как член Российской академии, о сохранении чистоты русского языка, Ш, решился выступить против литературных новшеств, а вместе с тем и против источника этих новшеств, против подражания французам. На этот мотив он указывает в своем знаменитом «Рассуждении о старом и новом слоге российского языка» (СПб., 1803). Повторяя, в сущности, обычные нападки литературы Екатерининского времени, Ш; говорит: «Какое знание можем мы иметь в природном языке своем, когда дети знатнейших бояр и дворян наших от самых юных ногтей своих находятся на руках у французов, прилепляются к их нравам, научаются презирать свои обычаи, нечувствительно получают весь образ мыслей их и понятий, говорят языком их свободнее, нежели своим, и даже до того заражаются к ним пристрастием, что не токмо в языке своем никогда не упражняются, не токмо не стыдятся не знать оного, но еще многие из них с им постыднейшим из всех невежеством, как бы некоторым украшающим их достоинством хвастают и величаются. Будучи таким образом воспитываемы, едва силой необходимой наслышки научаются они объясняться тем всенародным языком, который в общих разговорах употребителен; но каким образом могут они почерпнуть искусство и сведение в книжном или ученом языке, столь далеко отстоящем от сего простого мыслей своих сообщения? Для познания богатства, обилия, силы и красоты языка своего нужно читать изданные на оном книги, а наипаче превосходными писателями сочиненные». Отмечая этот недостаток «знатных бояр и дворян» и забывая, что из них никто почти литературой не занимался, Ш., тем не менее, здесь видит причину всяких нововведений в русской литературной речи, причину пренебрежения к церковно-славянскому языку, вследствие чего «в нынешних наших книгах господствует странный и чуждый понятию и слуху нашему слог». «Кто бы подумал, — восклицает Ш., — что мы, оставя сие многими веками утвержденное основание языка своего (т. е. церковно-славянский язык), начали вновь созидать оный на скудном основании французского языка». Пренебрежительно относясь к церковно-славянскому языку, который, по мнению Ш., тожествен с русским, новые писатели целиком переносят французские слова, составляют новые слова и речения по образцу французских, придают словам, уже прежде существовавшим, новое, не свойственное им значение. «Между тем как мы занимаемся сим юродливым переводом и выдумкой слов и речей, ни мало нам несвойственных, многие коренные и весьма знаменательные российские слова иные пришли совсем в забвение; другие, невзирая на богатство смысла своего, сделались для непривыкших к ним ушей странны и дики; третьи переменили совсем ознаменование и употребляются не в тех смыслах, в каких с начала употреблялись. Итак, с одной стороны в язык наш вводятся нелепые новости, а с другой — истребляются и забываются издревле принятые и многими веками утвержденные понятия: таким-то образом процветает словесность наша и образуется приятность слога, называемая французами élé gance!» Для того чтобы показать образцы хорошего слога, Ш. в свое «Рассуждение» внес из Четий Миней житие Минодоры, Митродоры и Нимфодоры, прибавил к нему объяснительный словарь славянских слов, сравнение Ломоносовской оды «Иов» с книгой Иова. Благодаря таким добавлениям сочинение Ш., как он сам признавал, «вышло в неустроенном виде и составе». В научном отношении это сочинение было весьма слабо, и для многих современников ясна была несостоятельность нападок Ш. на новое литературное направление, тем более что в подкрепление этих нападок Ш. выставлял странную мысль о тождестве русского и церковно-славянского языков. Указав в «Прибавлении к рассуждению о старом и новом слоге российского языка» (СПб., 1804) разные промахи карамзинистов Макарова и Мартынова, Ш. издал в 1810 г. рассуждение «О красноречии Св. Писания» и в этом сочинении упорно отстаивал тожество старого и нового языков. «Отколе, — спрашивал он, — родилась неосновательная мысль сия, что славенский и русский язык различны между собой? Ежели мы слово „язык“ возьмем в смысле наречия или слога, то, конечно, можем утверждать сию разность; но таковых разностей мы найдем не одну, многие: во всяком веке или полувеке примечаются некоторые перемены в наречиях... Что такое русский язык отдельно от славенского? Мечта, загадка. Не странно ли утверждать существование языка, в котором нет ни одного слова? Между тем, однако ж, невзирая на сию несообразную странность, многие новейшие писатели на сем точно мнимом разделении основывают словесность нашу». Славянский язык Ш. считает языком книг духовных, а русский — находит в книгах светских. В этом и состоит вся разница двух языков, а поэтому нельзя их так разделять, как это делают новые писатели.

Свое «Рассуждение о старом и новом слоге» Ш. через министра народного просвещения поднес государю и был осчастливлен, по его словам, одобрением; также «похвалили его усердие и многие духовные и светские особы», и, ободренный этим сочувствием, Ш. становится весьма деятельным: с 1805 г., по его мысли, Российская академия издает «Сочинения и переводы», в которых он помещает свои оригинальные и переводные статьи, свой перевод «Слова о Полку Игореве» и обширнейший его разбор. Но все это казалось Ш. недостаточным для борьбы с новыми писателями, даже его собственное «Рассуждение» представлялось ему «малой каплей воды к утушению пожара», и он решился образовать новую академию для подготовки молодых писателей. Один из его младших современников, Жихарев, сообщает об этом следующее: «Ш. очень долго толковал о пользе, какую бы принесли русской словесности собрания, в которые бы допускались и приглашались молодые литераторы для чтения своих произведений, и предлагал Г. Р. Державину назначить вместе с ним попеременно, хотя по одному разу в неделю, литературные вечера, обещая склонить к тому же А. С. Хвостова и сенатора И. С. Захарова, которых дома и образ жизни представляли наиболее к тому удобств». Так начались в 1807 г. частные собрания литераторов партии Ш., а в 1810 г. эти собрания стали публичными, под именем «Беседы любителей русского слова». Целью «Беседы» (см.) было укрепление в русском обществе патриотического чувства при помощи русского языка и словесности: «торжество отечественной словесности, — по замечанию одного современника, — должно было предшествовать торжеству веры и отечества». Чтобы влиять на публику, было предпринято издание «Чтений в Беседе любителей русского слова», причем материал для «Чтений» доставлялся главным образом Ш.: здесь было напечатано упомянутое выше «Рассуждение о красотах Св. Писания», здесь же помещены «Разговоры о словесности» и «Прибавления к разговорам». В «Разговорах» была, между прочим, высказана любопытная мысль о важности изучения народных песен. «Народный язык, очищенный несколько от своей грубости, возобновленный и приноровленный к нынешней нашей словесности, сблизил бы нас с той приятной невинностью, с теми естественными чувствованиями, от которых мы, удаляясь, делаемся более жеманными говорунами, нежели истинно красноречивыми писателями».

В 1811 г. в «Беседе» было читано Ш. «Рассуждение о любви к отечеству». Здесь он опять говорил о недостатках русского воспитания того времени. «Воспитание, — доказывал Ш., — должно быть отечественное, а не чужеземное. Ученый чужестранец может преподать нам, когда нужно, некоторые знания свои в науках, но не может вложить в душу нашу огня народной гордости, огня любви к отечеству, точно так же, как я не могу вложить в него чувствований моих к моей матери». «Народное воспитание есть весьма важное дело, требующее великой прозорливости и предусмотрения. Оно не действует в настоящее время, но приготовляет счастие или несчастие предбудущих времен, и призывает на главу нашу или благословение, или клятву потомков». В «Рассуждении» Ш. чувствовалось сильнейшее возбуждение патриотизма, а момент был именно такой, когда подобное возбуждение должно было стать особенно ценным. Приближалась тяжелая година Отечественной войны, и император Александр, прочитав «Рассуждение о любви к отечеству», решил снова призвать Ш. к делам, хотя и не был вообще расположен к нему за его резкие речи и действия в прежнее время. «Я читал рассуждение ваше о любви к отечеству, — сказал Александр III. — Имея таковые чувства, вы можете быть ему полезны. Кажется, у нас не обойдется без войны с французами, нужно сделать рекрутский набор; я бы желал, чтобы вы написали о том манифест». Это поручение соединено было с назначением Ш. на должность государственного секретаря (9 апреля 1812 г.) на место удаленного Сперанского. С этого момента наступает для Ш. кипучая деятельность: император берет его с собой в Вильно и, находясь при армии, Ш. пишет все важнейшие приказы и рескрипты. Так, им написаны знаменитые приказ армиям и рескрипт графу Салтыкову о вступлении неприятеля в Россию. Первый заключается словами: «не нужно мне напоминать вождям, полководцам и воинам нашим об их долге храбрости. В них издревле течет громкая победами кровь славян. Воины! Вы защищаете веру, отечество, свободу. Я с вами. На зачинающего Бог!» В рескрипте патриотический тон еще сильнее: «не остается мне иного, как поднять оружие и употребить все врученные мне Провидением способы к отражению силы силой. Я надеюсь на усердие моего народа и храбрость войск моих. Будучи в недрах домов своих угрожаемы, они защитят их с свойственной им твердостью и мужеством. Провидение благословит праведное наше дело. Оборона отечества, сохранение независимости и чести народной принудило нас препоясаться на брань. Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем». Эти слова произвели глубокое впечатление на всю Россию, и те же чувства вызывались дальнейшими распоряжениями, редактированными Ш.: это были — воззвание и манифест о всеобщем ополчении, манифесты и рескрипты по ополчениям, известие об оставлении Москвы русскими войсками, заключавшееся словами: «Боже Всемогущий! Обрати милосердые очи Твои на молящуюся Тебе с коленопреклонением российскую церковь! Даруй поборающему по правде верному народу Твоему бодрость духа и терпение! С ними да восторжествует он над врагом своим, да преодолеет его, и, спасая себя, спасет свободу и независимость царей и царств!» Патриотическое увлечение Ш. выражалось в гневных обличительных речах против французов, которых он уподоблял даже «слиянию тигра с обезьяной», в обличениях духа подражания русского общества, и при таком увлечении возможны бывали порой несогласия между императором и государственным секретарем. Так было с «известием из Москвы», занятой французами. «Написав сие, — рассказывает Ш., — подумал я, что бумага моя не может приятна быть государю, потому что упреки сии (русскому обществу) если не прямо, то отчасти на него падают. Мысль сия остановила меня. Но когда же, — подумал опять, — и дать ему это почувствовать, как не при нынешних обстоятельствах? Ободренный сим размышлением, решился я идти к нему; но прежде, нежели начать читать, сказал ему: государь, я не умею иначе говорить, как то, что чувствую. Позвольте мне попросить вас выслушать бумагу мою до конца, не прерывая чтения оной. После того сделайте с нею, что вам будет угодно. — Он обещал это, и я начал читать. По окончании чтения, взглянув на него, приметил я в лице его некоторую краску и смущение. Он, помолчав несколько, сказал мне: „так, правда, я заслуживаю сию укоризну“». Если таково бывало иногда положение Ш. по отношению к самому государю, то с министрами и другими знатными лицами у него нередко происходили крупные столкновения и пререкания. Но началось отступление французов; в декабре император отправился в Вильно, а за ним последовал Ш. В Вильно он был пожалован орденом Александра Невского, причем в Высочайшем рескрипте было сказано: «за примерную любовь к отечеству».

В 1813 г. Ш. сопровождал армию в заграничном походе. В Праге он познакомился со знаменитым славистом аббатом Добровским, а также с этого времени начинаются его сношения с разными западнославянскими учеными. При своем наивном этимологическом направлении в изучении языка Ш. не мог ценить по достоинству этих новых знакомых, его отношения к ним отличаются покровительственным характером, он рекомендует им свои корнесловные домыслы (по которым, например, слова грех, город, гордость, гром и т. п. производились от слова гора), — они как бы соглашаются с ним, но с их стороны видна ирония по отношению к примитивной филологии Ш. Тем не менее Ш. основательно судит о важности для России изучения славянства, как это обнаружилось при назначении его министром народного просвещения. В 1814 г. император Александр назначил Ш. членом государственного совета, а годом ранее — президентом Российской академии. Как член государственного совета Ш. резко проводил свои убеждения консервативно-патриотического характера: он представлял план нового устройства цензуры, критиковал проект гражданского уложения, составленный Сперанским, защищал крепостное право, отрицательно отзывался о деятельности министерства народного просвещения, говоря: «кажется, как будто все училища превратились в школы разврата, и кто оттуда ни выйдет, тотчас покажет, что он совращен с истинного пути и голова у него набита пустотой, а сердце самолюбием, первым врагом благоразумия». Как президент Российской академии, Ш. продолжал борьбу с новыми писателями, усердно работал над своим корнесловием, проводил традиции «Беседы любителей русского слова». 15-го мая 1824 г. Ш. был назначен министром народного просвещения и главноуправляющим делами иностранных исповеданий. В первом же заседании главного правления училищ Ш. высказал, что министерство должно, прежде всего, оберегать юношество от заразы «лжемудрыми умствованиями, ветротленными мечтаниями, пухлой гордостью и пагубным самолюбием вовлекающим человека в опасное заблуждение думать, что он в юности старик, и через то делающим его в старости юношею». «Науки, — говорил министр, — изощряющие ум, не составят без веры и без нравственности благоденствия народного... Сверх того, науки полезны только тогда, когда, как соль, употребляются и преподаются в меру, смотря по состоянию людей и по надобности, какую всякое звание в них имеет. Излишество их, равно как и недостаток, противны истинному просвещению. Обучать грамоте весь народ или несоразмерное числу оного количество людей принесло бы более вреда, чем пользы. Наставлять земледельческого сына в риторике было бы приуготовлять его быть худым и бесполезным или еще вредным гражданином». При первом же докладе государю Ш. просил Высочайшего позволения составить план, «какие употребить способы к тихому и скромному потушению того зла, которое хотя и не носит у нас имени карбонарства, но есть точно оное, и уже крепко разными средствами усилилось и распространилось». Министерство просвещения он обвинял не только в попустительстве, но даже «во всяком покровительстве и ободрении нравственного зла под названием духа времени». Усилена была цензура, для которой выработан крайне суровый устав; преследовались библейские общества за распространение «карбонарских и революционных книг», в число которых попал даже катехизис Филарета за то, что в нем тексты Св. Писания были приведены по-русски. Однако преобразование народного просвещения не могло быть закончено Ш.: 25-го апреля 1828 г. он был уволен с должности министра «по преклонности лет и по расстроенному здоровью». Хотя и были за ним сохранены должности члена государственного совета и президента Российской академии, общественная деятельность Ш. с этого момента может считаться законченной. Он погрузился в свои филологические занятия, не имевшие никакого научного значения и потерявшие даже тот боевой общественный характер, какой они имели раньше. Умер Ш. в 1841 г.

См. «Собрание сочинений и переводов А. С. Шишкова» (СПб., 1818—39); «Записки, мнения и переписка адмирала Ш.» (изд. Киселева и Ю. Самарина, Берлин, 1870); «Собрание Высочайших манифестов, грамот, указов и пр. 1812—1816 гг. Издал А. С. Ш.» (СПб., 1816); С. T. Аксаков, «Воспоминания о Ш.» («Сочинения», т. I); Жихарев, «Дневник чиновника» («Отечественные Записки», 1855); Стоюнин, «А. С. Ш.» (СПб., 1880); Кочубинский, «Начальные годы русского славяноведения» (Одесса, 1878); Сухомлинов, «История Российской академии» (т. VII); Шильдер, «Император Александр I» (СПб., 1899); Рождественский, «Исторический обзор деятельности Министерства народного просвещения» (СПб., 1902).

А. Бороздин.

Бибиков Александр Ильич (генерал-аншеф)

Бибиков, Александр Ильич, — государственный деятель. Родился в 1729 г. Уже в 1749 г. он исполнял ответственные поручения и работал над вопросами артиллерийского дела. Во время Семилетней войны проявил отвагу и военные дарования. В 1759 г. ранен под Франкфуртом-на-Одере; по занятии этого города успешно исполнял обязанности коменданта и приобрел популярность среди населения. В 1761 г. одержал победу при Трептау. В 1762 г. Екатерина II отправила Бибикова в Холмогоры для ознакомления с семьей Брауншвейгского принца Антона-Ульриха и для передачи ему предложения выехать из России, но без детей. Бибиков удачно выполнил щекотливое поручение, но не слишком благоприятные суждения о семье принца, особенно о его старшей дочери Елизавете, навлекли на Бибикова немилость: он полтора года должен был жить в имении. В 1763 — 64 гг. Бибиков блестяще усмирил восстание на Уральских заводах, проявив большую гуманность по отношению к мятежникам, и принял меры не только к прекращению бунта, но и к выяснению причин его возникновения и к улучшению хозяйственных и административных порядков в крае. В 1765 г. Бибиков объехал с стратегической целью часть южных и юго-западных границ России. В 1767 г. был избран депутатом в комиссию для составления проекта нового Уложения от костромского дворянства. Екатерина II утвердила его маршалом (председателем) комиссии, по представлению генерал-прокурора кн. Вяземского . Но Бибиков не оказал существенного влияния на ход заседаний и работ комиссии, что объясняется новизной и сложностью дела и неудачной его постановкой. Предполагать, что комиссия была распущена по настоянию Бибикова, нет достаточных оснований. Распуская комиссию, Бибиков закончил прощальную свою речь словами: “Вкореняйте во всех человеколюбие и просвещение”. В 1769 г. Бибиков объезжал границы в Финляндии. 20 июня 1771 г. Бибиков назначен командующим армией в Польше. Одновременно решительный и тактичный, Бибиков заслужил уважение как подчиненных, так и поляков. По-видимому, Бибиков несочувственно относился к политике императрицы в Польше и к первому ее разделу. В письме к Екатерине он писал: “Ожидаю от В. В. решения межевого здешнего дела не по Польским Статутам и сеймовым инструкциям, а по Зборному (соборному) уложению и новоуказным статьям”. После перевода из Польши Бибиков замечает: “Наконец не буду препятствием видам и намерениям управляющих судьбою Польскою”. 29 ноября 1773 г. на Бибикова было возложено подавление Пугачевского бунта с широчайшими полномочиями. Бибиков проявил большую энергию; благодаря в значительной мере именно ему положение Пугачева ухудшилось, и была снята осада целого ряда городов. При этом Бибиков не только боролся с мятежом, но и вводил порядок в администрацию, при содействии прибывших с ним лиц, в числе которых был и Державин . 9 апреля 1774 г. он скончался в Бугульме. Пожалование генерал-аншефом и кавалером ордена Св. Андрея Первозванного не застало его в живых. Державин оплакал Бибикова в длинной оде; императрица пожаловала его семье большое имение. Все данные свидетельствуют о том, что Бибиков соединял блестящие военные и административные способности, большой дипломатический такт с независимостью убеждений и неподкупной честностью. Не было пустым словом его уверение, что он разорился в Польше вследствие расходов, связанных с его постом. Он родился и умер небогатым дворянином, оставив семью почти без средств к жизни, и в этом отношении резко отличался от других крупных деятелей того времени. Он переводил сочинения по военному делу, перевел также одну главу из “Велизария” Мармонтеля. — См. литературу, посвященную времени Екатерины II, особенно Польским делам и Пугачевскому бунту. Главный источник для биографии Бибикова — “Записки о жизни и службе А.И. Бибикова, написанные сыном его, сен. Б.” (СПб., 1817; переизданы, с документальными дополнениями, М., 1865). Биографический очерк помещен М.А. Полиевктовым в “Русском Биографическом Словаре”. А. Ел-ч...

Тэги: , ,

Оставьте комментарий!