Неизданное свидетельство современника о Владимире святом и о Болеславе Храбром

Июль 27th 2019 -

ПЕЧАТАТЬ ПОЗВОЛЯЕТСЯ
с тем, чтобы по отпечатании представлено было в Ценсурный Комитет узаконенное число экземпляров. Москва,
апреля 28 дня 1856 года.
Ценсор Н. Фон-Крузе.

(из Русской Беседы. Москва. 1856 г. № 1.)[1]

В Гамбургской Городской Библиотеке находится список с неизданного еще послания одного немецкого епископа-миссионера к королю Генриху II. Оно писано было, как показывает содержание, в 1007 году, и во многих отношениях замечательно, особенно для славянской истории.

Список (как видно, весьма верный) сделан был в 1716 г. для известного в то время археолога Уффенбаха¹. Подлинник писан (так отметил Уффенбах) на желтом пергамене в четверку, почерком конца X-го и начала XI-го века, вслед за комментарием к донатовой «Ars Grammatica» (известному в средние века [2]учебнику): рукопись хранилась и теперь еще, как кажется, хранится в Касселе.

В заголовке послания не выставлено полное имя писавшего. Сказано: «Королю Генриху Б.» Такое сокращение было общим в средние века обычаем, когда копия с послания или грамоты вносилась в какую-либо книгу. Что король Генрих, к которому наш автор обращается, был Генрих II, последний из знаменитого дома саксонских Лудолфингов (вступил на престол 1002, получил императорскую корону 1014, ум. 1024), в том нет никакого сомнения. В послании он является современником и озлобленным врагом Великого Князя Польского, сына Мешкова, Болеслава (Храброго): действительно, упорная борьба этих двух государей составляет одно из великих явлений средневековой истории. Но кто был писавший? Из послания видно, что он был епископ², что он стоял во главе миссий Римской церкви в северо-восточной Европе³, что он пользовался большим уважением и расположением короля и что он, когда писал свое послание, собирался идти на проповедь к язычникам прусам. Современный летописец Титмар (род. 976, 1009 сделан епископом Мерзебургским, ум. 1018) скажет нам, кто был этот человек, и ознакомит нас с его жизнью: «Был некто по имени Брун, пишет он в своей Хронике (IV, 58), мой сверстник и соученик, принадлежавший к знаменитому роду, но Божиим изволением преимущественно пред всеми единокровными своими избранный в число чад Божиих. Особенно любимый матерью своею, почтенною Идою, он передан был в обучение Геддону философу⁴, снабженный в изобилии всем нужным. Его отец был Брун⁵, господин отличный и во всех отношениях³ достохвальный, связанный со мною кровным родством и более всех других близкий мне дружбою. Его сын, ему соименный, когда утром собирались идти в школу, отпрашивался бывало, прежде нежели ученики выйдут из (монастырского) приюта⁶, и пока мы играли, он предавался молитве. Праздности предпочитал он труд и, таким образом совершенствуясь, достиг зрелого возраста. Оттон III пожелал иметь его при себе и принял ко двору. Но Брун покинул его, отыскал себе отшельническое убежище и жил собственным трудом. После смерти достославного императора, когда, Божиею милостию, воцарился Генрих II, он пришел в Мерзебург и просил, чтоб ему дозволено было получить, с разрешения господина Папы, епископское благословение. По приказанию короля, его посвятил архиепископ (Магдебурский) Тагино, и ему дан был омофор (pallium^[7]), который Тагино привез с собою (из Рима). Затем, ради пользы душевной, подвергся он тягости огромного путешествия по разным странам, наказуя плоть свою неядением и распиная бодрствованием. Много всякого добра получал он от Болеслава (Польского государя) и от других богачей, и тотчас раздавал всё церквам, а также своим родственникам и бедным, себе же он ничего не оставлял. На двенадцатый год своего пострижения и своего достославного труженичества отправился он в Прусию (ad Pruciam), дабы оплодотворить сию неблагодарную ниву семенем Божиим, но, при множестве терний, не в состоянии был преодолеть их жестокости. И когда он проповедовал на границе вышеозначенной страны и Руси (Rusciæ), то сперва получил от туземцев приказание прекратить проповедь, а как он продолжал благовествовать, то был схвачен и вслед за тем обезглавлен за любовь к Христу, который есть глава церкви; и пострадал он 14 февраля, кротко, как агнец, с 18-ю [4]товарищами. Тела мучеников лежали непогребенными, пока Болеслав, получив о том известие, купил их и тем снискал будущую отраду своему дому. Это случилось во время пресветлейшего короля Генриха, которого Бог Всемогущий прославил и, уповаю, искупил чрез торжество столь великого святителя. Отец же помянутого епископа, долгое время спустя, разболелся и, приняв по сыновней заповеди (так он мне сам рассказал) монашеский образ, мирно почил 19 октября».^[8]

Стало быть Брун, сверстник и соученик Титмара, родился около 976 г. (в городе Кверфурте, как видно из других известий^[9]) и лет 12-ти отдан был в Магдебургскую школу, в которой несколько времени перед тем учился знаменитый Войтех, главный основатель католицизма в Чехии, окончивший бурную жизнь свою мученичеством у прусов. Юноша знатный и, как говорит одно древнее сказание, «необыкновенно образованный в свободных науках, особенно же отличавшийся в музыкальном искусстве»^[10], Брун, взятый ко двору, до того полюбился молодому, прекрасному Императору Оттону III, — самой поэтической личности в средние века, — что Оттон, по словам этого сказания, не называл его иначе, как «душа моя». Вероятно в 996 г. сопутствовал он Императору в Италию и там, следуя общему порыву века, решился отказаться от мира. Он постригся под именем Бонифация, провел несколько времени в уединении и потом вступил в братство, которое собралось около пустынника Ромуальда, славившегося по всей Италии^[11], жил с ним в Тибуре, на Монте-Кассино, наконец в Перее близ Равенны. В 1002 или 1003 г. возвратился [5]он в Германию и получил епископское посвящение. Возвести в епископский сан молодого человека 27 лет, особенно если он принадлежал к знатному роду, было в то время делом довольно обыкновенным. Генрих II указал Бруну на деятельность миссионера и, несмотря на его молодость, которая внушала королю некоторые опасения, как пишет сам Брун, он доставил ему паллиум, знак архиепископского достоинства, и с тем вместе сделал его главою миссий in partibus infidelium. Конечно Брун и прежде уже имел в виду это служение. Его воспламеняла слава старшего товарища по училищу, Войтеха, слава, которая гремела в то время по всей Европе. В Италии, на Монте-Кассино, всё напоминало о великом мученике: Войтех приходил туда два раза и долго там жил, изгнанный из Праги народом. Брун написал житие Войтеха, которое дошло до нас и дышит пламенным аскетизмом^[12].

Титмар и другие источники говорят только о последней проповеди Бруна, увенчавшейся мученичеством. Но из его послания мы имеем более полные сведения о его деятельности. Письма писались в те времена редко, но зато большие, и давали отчет о многом.

Брун посетил сперва Венгрию. Здесь только что начинало водворяться Христианство стараниями короля св. Стефана, которого, как известно, крестил Войтех Пражский в 995 г. Понятно, что Брун надеялся найти тут обширное поле деятельности; но понятно также, почему он, как сам сознается в своем послании, не имел в Венгрии успеха. Он был Христианский миссионер, но с тем вместе и представитель политики Германского престола, который считал себя вправе требовать вассальства всех соседних народов, принимавших Христианство: на эту светскую сторону своих действий он сам указывает (см. стран. 254 послания). Стефан не мог быть этим доволен; он, напротив, держал себя всегда чрезвычайно гордо в отношении к Германии и для [6]противодействия ей, как можно более, сближался с Римом. Немецкого проповедника он, вероятно, стеснял и старался удалить.

Из Венгрии Брун отправился в русскую землю (в 1006 г.); но в самой Руси ему нечего было делать, как и другим западным миссионерам, которые не раз приходили к князю Владимиру. Он просил только, чтоб его пропустили к печенегам. Каким образом ему пришла мысль идти к этим степным дикарям, свирепейшим изо всех язычников, как он об них отзывается? Еще в Венгрии мог он познакомиться с печенегами, узнать их язык: там жили целые поколения печенегов и других тюркских кочевников, которые вместе с мадъярами или вслед за ними вторглись в придунайские равнины^[13]. У русского государя он пробыл только месяц. Радушно принял его Владимир. К сожалению, он мало рассказывает про него и про Русь; он даже не упоминает имени русского государя, который столь заботливо предостерегал его об опасностях путешествия в степь. Что этот государь был Владимир, достоверно: Владимир княжил тогда один на Руси, во всей своей славе. И в тех немногих подробностях, которые Брун передает о нём, рисуется светлая личность Владимира: добрый, богатый, гостеприимный, окруженный своими старшинами, боярами, покровитель и поборник Христианства, заклятой враг степных хищников, не тот ли это самый Владимир, которого изображает Нестор и народная песнь?

Важно свидетельство Бруна об укрепленной частоколом и засеками линии (sepes), которою Владимир оградил свою землю от печенегов. Оно подтверждает и дополняет сказание Нестора о городах, основанных им для защиты со стороны степи, и предание народное о богатырских заставах, оберегавших Киев.

Русский князь с дружиною проводил Бруна до границы. [7]Владимир с своими вышел за ворота ограды (без сомнения укрепленные и охраняемые войском) и стал на сторожевом кургане; Брун с товарищами пошел вперед, в степь, с крестом и с пением стихов Евангельских.

Пять месяцев пробыл он у печенегов, едва не погиб, но умел приобрести влияние на старшин и крестил до 30 человек. Он сделался посредником мира между печенегами и Русью и возвратился в Киев: как только Владимир узнал, что Христианство нашло отголосок и у печенегов, он решился отправить к ним в заложники собственного сына, чтобы скрепить мир и тем облегчить действия миссионеров. Брун поставил епископом для печенегов одного из своих спутников; что с ним потом сталось, неизвестно, но надежды Бруна не сбылись.

Из Киева Брун пошел навестить северные миссии, скандинавскую и поморско-прусскую. С первою он вошел в сношения, вторую принял под личное руководство. Средоточием и главною опорою её была Польша. Здесь княжил в то время Болеслав Храбрый. То был великий человек, хотя оставил он своему преемнику государство, которое тотчас расстроилось и пало. «Болеслав Великый», говорит об нём Нестор. Как любил и чтил его польский народ, как потом прославлял его! Победы и завоевания, приветливость и гостеприимство, милость к бедным, любовь к дружине, мудрые законы, справедливый суд, всё соединялось для польского народа в образе Болеслава. Год целый после его смерти, говорит летописец, не пелось ни одной песни по всей польской земле. Духовенство видело в нём самого ревностного поборника Христианства; он употреблял огромные средства на построение церквей, на пособие приходившим в Польшу священникам, на поддержание миссий у язычников. Особенно заботился он об обращении прусов, всегдашних врагов Польши, которых ему удалось покорить; он надеялся, что Христианство примирит их с поляками. И этот-то государь был в постоянной [8]распре с Германией; против него король Генрих водил, вместе с войсками немецкими, недавних врагов Германии, упорнейших из всех язычников в северной Европе, воинственных славян — лютичей. Мы не удивимся тому негодованию, какое внушала Бруну эта противная Христианскому чувству политика Генриха, которая вредила успеху его проповеди и тем, что отвлекала в другую сторону внимание и средства Болеслава, и тем, что в лице лютичей давала язычеству опору и признание. Читатель увидит, что против неё преимущественно направлено его послание и что главная его цель — убедить Генриха в необходимости помириться с Болеславом, приобрести его дружбу ценою некоторых уступок и в союзе с ним направить свои силы против язычников, лютичей и прусов.

Вот это послание. Латинский текст приведен со всею точностью^[14]; в переводе я придерживался подлинника, как можно ближе, и не имел никакого притязания на изящество.

Pages: 1 2 3

Комментарии закрыты.